Времена когда родилась Матрона
Начало 1881 года было заполнено наизловещими предвестиями. В феврале нежданно погибает российский писатель Федор Достоевский. Вместе с ним не лишь завершается величавая «пушкинская» эра в литературе: Российская Федерация лишается собственного культурно–исторического пророка, который мог докричаться и вразумить «думающих людей» из самых различных слоёв: от разночинного интеллигента до рафинированного философа.
В Российской Федерации расцветал ниспровергающий мораль нигилизм вместе с мировоззренческим позитивизмом, которые в массах порождали пренебрежение к своим духовным истокам вместе с доверчивой верой о пришествии эпохи глобального развития, всеобщего благоденствия и братства народов. Через месяц, в марте, на набережной Екатерининского канала от взрыва бомбы гибнет правитель Александр 2-ой, прозванный в народе «Освободитель».
По злой драматичности судьбы боевик террористической группировки–убийца сам называется «народовольцем». Ни тогда, ни много после в данном не узрели наизловещего предвестия, что с этого момента всё зло, неустройство, соц разлад, мучения и враждебность людей товарищ к другу будут приходить «во имя народа», под маркой борьбы за его счастье. С этого момента неважно какая скопление людей, демонстрация, митинг «защитников народа и вершителей развития» преобразуется в разомкнутую пасть преисподней. Вошедшие в свиное стадо и поглощенные морской пучиной бесы вырвались на свободу и направились находить для себя новые души и тела. Необычно престижной и пользующейся популярностью становится мысль «повредить прежний мир до основанья», а пока разрушение еще не случилось, приготовиться к пришествию нового чудного мира, заблаговременно вытравив из себя всё, из чего складывалась прежняя жизнь. В индивидуальности её средоточие — веру в Бога.
Предсказание Достоевского становилось ежедневной реальностью: «Ему грезилось в заболевания, как будто весь мир осужден в жертву какой–то ужасной, невиданной и неслыханной моровой язве… Возникли какие–то новые трихины, существа микроскопичные, вселявшиеся в человеческие тела. Однако эти существа были духи, даровитые разумом и волей. Люди, которые приняли их в себя, становились тотчас же бесноватыми и безумными. Однако никогда, никогда люди не считали себя так умными и неколебимыми в правде, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее собственных приговоров, собственных научных заключений, собственных моральных убеждений и верований.
Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не соображали друг дружку, всякий думал, что в нем в одном и заключается правда… Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что хорошем. Не знали, кого инкриминировать, кого оправдывать. Люди убивали друг дружку в которой–то лишенной смысла злости… В городах целый день лупили в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые простые ремесла, так как всякий высказывал предложение свои мысли, свои корректировки, и не могли согласиться; тормознуло сельское хозяйство. Кое–где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что–нибудь, клялись не расставаться, — но тотчас же начинали что–нибудь совсем другое, чем на данный момент же сами подразумевали, начинали высказывать в адрес друг друга обвинения, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и все гибло. Язва росла и подвигалась далее и далее. Спастись по всему миру могли лишь несколько человек, это были незапятнанные и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса».
Когда весной 1881 года Амвросий Оптинский напишет исполненное болью послание «Нигилисты и цареубийцы сущность предтечи антихриста», его предупреждение просто никто не услышит. А кто услышит — не воспримет серьезно, так как нигилизм уже поразил российское общество снизу до верху, определяя место Храма меж ярмарочными скоморохами и театром. Над «поповскими баснями» неприкрыто потешаются во дворцах и в домах, в институтах и торговых рядах, в библиотеках и кабаках, воспринимая веру православную при самом хорошем варианте как исторический атавизм либо элемент культурного декора. В негативном — обидным пережитком.
И доживающее собственный век дворянство, и вступившая в права буржуазия, и нарождающийся пролетариат всё охотнее «верят в мортышку Дарвина», чем в Христа. Подобно вирусу из уст в уста передается подхваченное Карлом Марксом издевательское изречение про то, что «религия — опиум для народа», метод одурачивания и успокоения непросвещенных масс… Как трудно, как нестерпимо горько звучали слова псалма для тех, кто всем разумением своим держался Православия, кто всем сердцем был предан Иисусу Христу. В эти непростые для России времена была рождена Матрона Московская.